Сорокалетний возраст мой является если не полной, то и не малой гарантией от легкомысленного поведения; я кое-чему учился, кое-что видел; лучшие представители общества в гг. Владикавказе, Ставрополе, Екатеринодаре и Пятигорске знают меня хорошо и могут во всякое время засвидетельствовать, что я совершенно чужд той дикой непокорности, какую приписывают нам, туземцам Кавказа; профессия моя живопись, — ею я и поддерживал свое существование со времени выхода из императорской Академии художеств до поступления на службу в Управление Кавказских минеральных вод.
Для человека, живущего трудовым заработком, очень дорог район, где он уже успел зарекомендовать себя как хороший работник, не говоря даже о его моральных привязанностях в этом районе; на чужой стороне, в незнакомой среде такой заработок дается ему обыкновенно не легко, и тем еще вреднее, когда он попадает в новую среду не по своей охоте, а в наказание, с отдачей под надзор полиции, когда все общество, естественно, избегает входить с ним в какие бы то ни было сношения и когда к тому еще не всеми дозволенными вообще способами заработка он имеет право пользоваться.
Вот то положение, в какое я поставлен в настоящее время, не говоря о потере службы при Управлении Кавказских минеральных вод.
Такая крайняя мера наказания, примененная ко мне благодаря донесениям начальника Терской области генерал-лейтенанта Каханова, слишком тяжела, чтобы выдержать ее до конца, будучи человеком больным, не имеющим никаких сбережений, а главное совершенно ни в чем не повинным.
Высылка моя в 1891 году из Терской области собственной властью генерал-лейтенанта Каханова уже показала, какими мотивами руководился его превосходительство, когда он приказал мне в трехдневный срок покинуть Владикавказ, где все имущество моей маленькой мастерской осталось в полном беспорядке и по настоящее время частью раскидано по знакомым, а частью затеряно совсем. Попытка моя поехать и забрать его кончилась семисуточным тюремным заключением и новой высылкой из Владикавказа в 24 часа.
Издание указа правительствующего сената от 23 нояб-ря 1895 года за № 11648 несомненно еще более усилило личную неприязнь ко мне ген.-лейт. Каханова, и вот я, не зная за собой ни единого проступка, могущего послужить поводом даже к самому ничтожному обвинению, несу опять наказание несравненно еще более тяжелое.
По наведенным в настоящее время точным справкам мне известно, что в конце прошлого 1898 года в г. Владикавказе действительно имело место столкновение между полицией и толпою пьяных осетин, сопровождавших, по обычаю, незадолго перед тем женившегося Хаматхана Дудиева из дома шафера его Саламджери Смайлова в его собственный.
Осетин гостей было около 40 человек. В числе их находился и мой дальний родственник, сын жителя Терской области, Владикавказского округа, Нарского прихода, Созруко Хетагурова, Константин Хетагуров.
Все присутствовавшие на этом семейном празднике и попавшие затем в полицейский протокол осетины могут подтвердить, что большинство их не только в этот вечер, но и вообще никогда в жизни не встречались со мной и не знают меня в лицо.
Из доставленного мне длинного их списка я для краткости укажу на следующих: Мусса Сикоев, Гио Токаев, Дрис Томаев, Асламджери Дзодзиев, Георгий Хубецов, Егор Джанаев, Бибоц Короев, Сосламбек Джимиев, Хадзимат Джанаев, Михаил Дзигоев, Каспол Джанаев, Григорий Хубецов, Кубады Гадаков, Константин Хетагуров, шафер Смламджери Смайлов, в доме которого началось празднестно, и «молодой» Хаматхан Дудиев, в доме которого оно продолжалось и закончилось так печально. Участие родственника моего Константина Хетагурова в этом столкновении с полицией было, видимо, настолько незначительно, что он не попал не только в разряд зачинщиков, но даже и в число тех, которые подвергнуты полицейскому надзору, если, конечно, это не сделано с умыслом. Во всяком случае, нельзя сомневаться в том, чтобы полиция при составлении протокола могла принять этого Константина Хетагурова за меня, так как владикавказская полиция знает меня очень хорошо, не говоря уже о несходстве отчеств и мест приписки моих и моего родственника.
Невозможно допустить также, чтобы полиция не доложила начальнику Терской области, что попавший в ее протокол совсем не тот Константин Хетагуров, которого его превосходительство преследует с такой непонятной настойчивостью в продолжение девяти лет и которого в это время и во Владикавказе-то не было совсем.
Между тем, я теперь имею заявить с полной достоверностью, что в совете главноначальствующего единственно веской аргументацией, решившей вопрос о моей ссылке из пределов Кавказского края, было донесение генерал-лейтенан-та Каханова о том, будто я, житель Георгиевско-Осетинского селения, Баталпашинского отдела Кубанской области, Константин Леванович Хетагуров, в декабре 1898 года в г. Владикавказе «во главе толпы вооруженных осетин оказал сопротивление военным и полицейским властям».
Все остальные обвинения составляют результат личных предположений генерал-лейтенанта Каханова и нелепых измышлений подставных свидетелей из заискивающих перед его превосходительством лиц очень сомнительной нравственности и дурной репутации. Во главе их стоит мой личный враг, поведение которого я не раз осуждал в печати и которого в прошлом году при встрече нашей на одной железнодорожной станции я публично отказался признать своим знакомым, несмотря на его двухкратную попытку вызвать меня на разговор.
За один из своих многочисленных доносов, переполненных возмутительной лжи, этот лучший свидетель в моем деле недавно приговорен Тифлисской судебной палатой к месячному аресту за клевету, а алагирским мировым судьей — к двухнеделыгому аресту за оскорбление священника, за клевету судился он и раньше; несомненную ложь показаний этих свидетелей я установлю немедленно, как только мне станет известным их содержание.