Влaдикaвказские письма

В последнее время замечается необыкновенное движение умов туземной интеллигенции Терской области. На страницах «Терских ведомостей», «Казбека» и даже «Нового обозрения» то и дело отмечаются «отрадные» факты текущей туземной жизни, а то даже печатаются целые трактаты об «отрадном движении», «переходном состоянии», «письменности» и тому подобных явлениях и факторах в современной истории туземцев. Наибольшее место отводится иронам (осетинам).

Каждьгй сколько-нибудь грамотный, владеющий русским языком ирон, во что бы то ни стало старается высказать печатно то, что ему пришло в голову по тому или другому общественному вопросу. Проводником этих «трезвых» взглядов «передовых» туземцев являются главным образом «Терские ведомости».

Начнем хотя бы с калыма. Калым по-осетински ирад, что равносильно слову ирон агдау, т, е. присвоенный осетину обычай, — обычай, как надо полагать, имеющий свою историю. А что начало этой истории не продукт недавнего прошлого, то видно из слов Евгения Маркова: «Это народ, — говорит он, — такого широкого и притом древнего эпоса, подобный которому трудно встретить».

«Нарты, — по словам барона Услара, — служат у осетин и кабардинцев героями песен и сказок», и песнь о нартах, — замечает доктор Пфафф, — осетин слушает до сих пор с таким же благоговением, как мы — Евангелие». Все отрицательные и положительные стороны этого эпоса, нет сомнения, глубоко вкоренились в народную жизнь, и изменить их не так легко, как думают многие. Одним росчерком пера и даже вымогательством общественных приговоров нельзя уничтожитъ того, что создавалось и поддерживалось веками.

«Всякий сверчок знай свой шесток» — вот принцип, которым руководились ироны при спаривании своих детей. Ирад (калым) был мерилом качества крови. Раз установленный, его нельзя было изменять произвольно. Принимая за единицу ценности корову, размер его в одной фамилии был не болыне 30, тогда как в других достигал 100 коров. Чтобы осетина заставить сознательно отрешиться от всего, что связано со словом ирад, надо воспитатъ его не только до отрицания сословной розни, но и до признания полнейшего равенства женщины и мужчины.

Неоднократно вымогались от осетинских обществ приговоры об уничтожении «постыдно-варварского калыма», «позорно-суеверного хист» (поминок) и т. п. «диких и разорительных обычаев», и все-таки дело кончалось тем, что беззаветно преданный своему евангелию ирон тайно исполнял все обычаи, а в случае обнаружения нарушения приговора привлекался к ответственности, отсиживал и окончательно разорялся непомерными штрафами.

Для сокращения расходов многие «передовые» осетины дошли даже до открытой проповеди уничтожения священнейшего и гуманнейшего кавказского обычая гостеприимства. Свадьба и похороны — это два торжества в земной юдоли, на которые у иронов предоставлен широкий доступ всем без различия положения, возраста и пола.

«Бывают случаи,— пишет в № 18-ом «Терских ведомостей» какой-то С. Ф. А. из Черноярской станицы, — что в числе приглашенной публики явится несколько лиц, желающих на чужой счет выпить и закусить; таких лиц хозяин дома иногда угощает, а подчас гонит со двора, и, как уже было несколько случаев удаления неприглашенных гостей, то редко кто отваживается явиться на свадьбу без приглашения». «Дай бог, — заключает свою проповедь С. Ф. А., — чтобы жители ст. Черноярской прониклись сознанием человечности и бросили бы все те обычаи, которые для них разорительны».

Из ст. Новоосетинской в № 45 тех же «Терских ведомостей» некий Иван Калеев также призывает Бога, чтобы приговор от 3-го марта 1896 г. «об уничтожении калыма и разорительных поминок с этого времени не нарушали».

Ни время, ни место не позволяют перечислятъ всех подобного рода сообщений и тем более хронику нарушений этих «просветительных» приговоров, главным гнездом высиживания и фабрикации которых являются селения Ардон и Ольгинское.

Гаппо Баев в своей «Осетинской письменности», помещенной в «Казбеке», говоря, что «горцы Кавказа до сих пор еще лишены самого слабого светоча просвещения и поневоле пребывают во мраке первобытного невежества», замечает в своем «Отрадном движении» (№ 44, «Терские ведомости»), что «из всех горских племен Кавказа просвещение пустило наиболее глубокие корни среди осетин». Благодаря просветительной деятельности «Общества восстановления христианства на Кавказе» в Северной и Южной Осетии (почти на 200 тысяч душ) в настоящее время имеется около 30 сельских школ, в коих обучается 2500 детей обоего пола. «Казалось бы, — продолжает г-н Баев, — что за 30-летнее существование этих школ, при таком значительном, сравнительно, количестве учащихся, просвещение должно было глубоко проникнуть в народную массу. Но в действительности оказалось, что подавляющее большинство учащихся, по выходе из школы, все почти забывало, так как, с одной стороны, знания приобретались самые поверхностные, которые ни умственного, ни религиозно-нравственного развития давать не могли, с другой стороны — между школой и народом не было тесной непрерывной связи, этого необходимого условия просветительной деятельности всякой школы», и «эта связь до сих пор отсутствует» («Осетинская письменность»).

Рядом с этим тот же г. Баев в «Отрадном движении» говорит, что «с самого начала в этих школах преподавателями являлись природные осетины-семинаристы, которые своим серьезным отношением дело насаждения цивилизации на родине поставили очень высоко в глазах народа»...

Чему верить? Если верно первое положение, то требовать от осетин сознательного уничтожения «варварских и разорительных обычаев» равносильно обряжению китайца в европейский фрак; если же верно второе положение, то, душевно приветствуя его, нужно дать время, пока народ действительно проникнется «сознанием человечности» и перестанет «нарушать» приговоры обоих уничтожений. Тем более, что это время, кажется, не так далеко, так как потребность в просвещении проникает уже и в среду магометан. В Эльхотове школа существует уже с 80-х годов. Второй школой среди магометан-осетин является Беслановская. В настоящее время там же предполагается открыть и женскую школу, на что идут щедрые пожертвования со стороны самих же осетин. В 1895 году открыта школа в сел. Карджин. В Заманкуле уже куплено здание для школы. В Зильги скоро приступят к лостройке школы. В Шанаевском одии из жителей уступает свое здание для школы.

Все это служит самой лучшей иллюстрацией народного движения вперед, и только этим путем, а не разорительными штрафами, можно достигнуть желанных результатов. До тех пор, пока в понятии ирона будет иметь место алдар (т. е. господин) и кавдасард (сын рабыни), до тех пор он не может представить себе другого мерила для сравнительной оценки качеств своих и своего соседа, как калым дочери и возмездие за кровь сына. А пока осетин глубоко верит, что каждый покойник на том свете нуждается в пище и питье и что священная обязанность родственников покойного — доставлять им эти предметы потребления в установленном порядке и количестве, до тех пор невозможно сознательное уничтожение в народе «суеверных и разорительных» поминок. Добиваться же этого посредством штрафов и бессмысленно и жестоко, потому, во-первых, что это озлобляет фанатиков и заставляет их прибегать к тайному совершению обрядов, а во-вторых, изобличенных в нарушении приговора разоряет вдвойне. Это бесчеловечно тем более, что осетины больше, чем другие горцы, испытывают на себе тягость переходного состояния.

«Будучи еще в своей обычной среде, — пишет В. Н. Л. от 5 марта настоящего года в «Новом обозрении», — со своими скромными потребностями, далекий от искушений, влияний, подражаний, он был бесконечно счастливее современного осетина, симпатичнее, добрее, благороднее».

«Вместе с началом заимствований, вмешательством новых экономических и политических отношений, началисъ и бедствия». Для доказательства этого взгляда автор проводит параллель между осетинами, дигорцами и отчасти чеченцами и ингушами, с одной стороны, и кабардинцами — с другой. «Всякий, — говорит он, — кто присмотрится внимательно к жизни осетин и кабардинцев, вынесет убеждение, что последние живут счастливее».

«На что ему (кабардинцу) деньги! Он в них не так нуждается, поэтому нет и причины ему бросаться из стороны в сторону и занимать ради них самые разнообразнейшие положения, которых он прежде стыдился бы. Можно смело сказать, что еще никто не видел кабардинца-бедняка в роли трактирного служителя, полового, мальчика в грязной лавчонке еврея и в других, сходных с этим, положениях. Необходимо прибавить, что кабардинцы, в то же время, меньше других воруют». Кабардинец «за последнее время как-то особенно притих и желает, по-видимому, лишь одного, чтобы его оставили в покое».

И это, по мнению автора «Переходного состояния горцев Северного Кавказа», не «признак культурной слабости Кабарды», а «напротив, эта законодательница мод, задававшая тон всем другим племенам в отношении приличий, танцев, всяких правил общежития, гостеприимства и т. п., выработала у себя больше общественно-гражданских задатков для самостоятельной жизни, чем, например, Осетия».

Эти наблюдения заставляют еще больше задуматься над целесообразностью той агитации, какую ведут «передовые» осетины среди своего народа, да еще с помощью «Терских ведомостей».

Невольно припоминается басня о «Пустыннике».

К. Л. Хетагуров