Bладикавказcкиe письма

Всем известно, что на северо-восточной окраине Сибири существует остров Сахалин, как бы самой природой предназначенный для ссылки порочных и преступных членов общества. Рядом с этим никто, кажется, и не подозревает, что на северо-восточной окраине Кавказа имеется для той же цели остров Чечень, Одна между ними существенная разница: на остров Сахалин ссылаются осужденные по суду преступники со всех концов Российской империи, а на остров Чечень — только туземцы Терской области и исключительно только административным порядком.

Опубликованные 20 минувшего декабря временные меры об изменении узаконений административной высылки, как известно, ограничивают исключительные полномочия административных властей тем, что «местные власти, убедясь в необходимости удалить из подчинениои их ведению местности порочное в том или другом отношении лицо, делают о том представление министру внутренних дел с подробным изложением мотивов, вызвавших его». Ввиду же того, что эти временные меры, совершенно не касаются тех случаев, когда местные власти убеждаются не в том, что данное «порочное» лицо надо удалить из подчиненной их ведению местности, а лишь в том, что данное «порочное» лицо надо переместить из одного района в другой той же подчиненной их ведению местности, я и хочу сказать несколько слов об острове Чечень, служащем главным пунктом административных перемещений в Терской области.

Казалось бы, что такой категории лиц, порочность которых карается не удалением, а только перемещением, последнее должно служить не мерой строгого наказания, а только школой уравновешения и разумного применения умственных и физических сил перемещаемого. Казалось бы, что, лишая его вредного влияния известной среды, ему тем заботливее дают такую обстановку, где он быстро перевоспитается и сделается полезным членом общества. Но так ли это на самом деле применительно к тем, которых перемещают на остров Чечень?

Островок этот находится в Кизлярском отделе, в 90 верстах от Кизляра и в 23—25 верстах от материка. Окружность его не превышает 30 верст. Почва песчаная, с большою примесью ракушек и с самой жалкой, какую только можно себе представить, растительностью. Климат убийственно лихорадочный; на всем острове нет и признаков пресной воды.

«Свободное» население острова составляют несколько десятков семейств российских крестьян и всякого сброда, существующих исключительно рыбным и тюленьим промыслом и всецело зависимых от арендатора вод. Кроме того, на острове имеют пребывание две сменные команды в несколько человек с смотрителями во главе; одна наблюдает за казенным маяком, а другая за войсковыми морскими водами.

В зимние месяцы остров совершенно отрезан от мира и только с наступлением весны и с освобождением пролива от льдин восстанавливается с ним сообщение. Ведется оно исключительно средствами арендатора вод, от так называемого Конного Култука — места нахождения главной конторы рыбных промыслов. Вся провизия и вообще предметы потребления доставляются с материка.

Вот в какие палестины попадает туземец, отрываемый от дорогой ему родины, полной чарующих красот, с пышной растительноетью, чистой, студеной водой и здоровым горным воздухом.

Перемещается он не за профессионалъное воровство, грабежи, ростовщичество или неуживчивый, буйный характер, нет! Стоит аульному старшине по тем или другим соображениям донести по начальству, что он «бунтовщик», как его уже требуют в округ, сажают под арест, а затем без суда и следствия препровождают на остров, на срок от одного до четырех и более лет, смотря по степени проявления самостоятельности. Перемещаемые обыкновенно натуры недюжинные, честные, правдивые и уважаемые обществом; чем их влияние на общество больше, тем они скорее попадают в немилость, и уже ни возраст, ни семейное их положение, ни коллективная просьба общества не спасают их от перемещения.

Казармы, выстроенные для них на острове, рассчитаны на 100 человек, но в них обыкновенно содержится до 150 и более. Жизнь, какую им приходится здесь вести, не поддается описанию. Лишенные на целую зиму воздуха, тепла и света, питаясь круглый год самой отвратительной пищей, не имея глотка пресной воды, им никогда не позволяют отлучиться от казарм, не позволяют заниматься наряду с промысловыми рабочими рыбной и тюленевой охотой, — словом, лишают их всякой возможности применения даже мышечной силы, не говоря уже о каком бы то ни было духовно-нравственном усовершенствовании.

В первый же месяц мощный и подвижный туземец бледнеет, осовывается, впадает в тупое равнодушие, заболевает злокачественной лихорадкой, которая, за полнейшим отсутствием даже самой элементарной медицинской помощи, с поразительной быстротой истощая организм, в несколько месяцев доводит его до полного разрушения; нет почти случая, чтобы кто-нибудь выдержал четырех и даже трехгодичный курс этой школы перевосдитания туземцев. Вот почему перемещаемых на остров Чечень «беспокоиных» туземцев есть полное основание назвать «заживо погребенными».

За что же такая незаслуженная кара, за что так непроизводительно гибнут лучшие силы туземного населения области? Для чего такое противоречие гуманным целям государства, которое стремится не к уничтожению входящих в состав его национальностей, а к их гармоничному развитию для общего их блага и долгоденствия? И что, наконец, сделала администрация для осуществления этой великой задачи?

Категорический ответ на этот вопрос мы, к величайшему удивлению, находим в «Терских ведомостях».

«Следует ни на минуту не упускать из виду, — говорит орган терской администрации в передовой статье № 71 от 23 прошлого июня, — доверчиво обращенного на нас восприимчивого взгляда здешнего» туземца, жаждущего перенять от нас все доброе, хорошее по содержанию, а не по форме только, хотя последней многие бездарности отдают предпочтение... Между тем, если мы с этой точки зрения окинем цивилизаторскую деятельность наших предков, дедов и отцов, то, положа руку на сердце, должны честно, беспристрастно сознатъся во всеуслышание, что вообще немного, к сожалению ими сделано в этом отношении».

«Сокровища, скрытые в недрах Кавказа, требуют, — говорится в заключение статьи, — только разумно развитых и честных эксплуататоров, а не полуграмотных, черствых эгоистов, с ловкостыо Лисы Патрикеевны удовлетворяющих лишь одним своим животным страстям и чисто индуктивным путем .заражающих молодое восприимчивое туземное поколение тем же корыстным отношением к нашей многообещающей родине. Ergo, probe laboremus!»

И что мы видим после этого здесь же, на следующей странице того же номера? Некий Слобожанин (не наш ли старый знакомый, автор «Петербургских писем» и многих других, недостойных печати статей?) пишет из Воздвиженска: «Чтобы получить более пахоты, жители разделяют кустарники и, очищая землю, сеют на ней хлеб. Землю делят подушно, так что иному достается на 7 душ, а работников один, да и тот не умеет копать корни, а потому он сдает свою землю чеченцам для разработки, а чистую им же опять продает под посев; всем известно, кто и что такое чеченцы и какие они соседи. Посеял я, положим, бахчу; рядом со мною чеченец; начинают арбузы улетать с бахчи; кустарник рядом у многодушного взял чеченец и чистит его; гляди тогда в оба и не забывай ничего в поле на полчаса, не то улетит: топор ли, веревка или что другое; траву вытравят быками; а потом еще и то неудобство: идешь ты по дороге между хлебами, навстречу попадается чеченец, спрашиваешь, зачем ты здесь ходишь, какая тебе здесь дорога? Он отвечает: «Тут наш барат взял у солдата пай чистить» (тут мой брат взял у жителя пай под расчистку). Оставляешь его в покое, придешь домой, слышишь вечером или на другой день: у такого-то украли лошадь; все через то, что напустили на свою землю чеченцев. Наконец, слобожане додумались, осенью 1895 года составили общественный приговор, которым воспрещалось отдавать кустарники под расчистку чеченцам и продавать им землю. Этот приговор пришелся не по сердцу одному слобожанину, как многодушному и не обрабатывающему своей земли, а отдающему большую частъ надела чеченцам; он начинает пропагандироватъ, что без чеченцев мы и хлеба есть не сумеем, что без них мы не обработаем своей земли, что приговор составлен нам же во вред. Он успел добиться своего, — продолжает автор, после доноса на энергичного и благоразумного слобожанина, — составлен недавно приговор, допускающий вновь отдавать и продавать землю чеченцам».

Во всяком случае Слобожанин не отчаивается и советует, чтобы его сограждане «прозрели и воспретили чеченцам разрабатывать свою землю; если же дозволить, то с тем, чтобы за всякую кражу, совершенную во время полевых работ, отвечали бы те чеченцы, которые находятся от места кражи ближе других. Право, образумьтесь, друзья, — в заключение восклицает автор, — и поймите, что вы не о пользе порадели, допустив чеченцев на свои поля, а больше во вред!»

Очевидно, Слобожанин всецело проникнут духом знаменитого приказа по Терской области от 15-го марта 1891 года за № 37, где, между прочим, совершенно запрещается проживание туземцев одной национальности в пределах поселения другой национальности, и, главным образом, приказа, не особенно давно опубликованного по той же области, о запрещении туземцам ездить и останавливаться в стороне от дорог. Возможно ли практическое применение подобных требований? Чтобы увидеть, следует только развернуть Терский сборник, приложение к «Терскому календарю» на 1894 год.

Вот что мы читаем на 53 стр., в статье Е. Максимова. «По всей горной Чечне на дым в среднем при-ходится 3,43 десятины, а на мужскую душу — 1,23 десятины. В подсчет не включены земли неудобные, которые только в течение 3—4 месяцев, да и то не всегда, могут служить как пастбище для мелкого скота, т. е. для овец и коз. Если принять во внимание, что крестьяне Европейской России имели в 1878 году в среднем по 4,1 десятины на наличную душу мужского пола, что даже на душу обоего пола (на едока) в 147 уездах, в которых производились земские статистические исследования, приходилось около двух (1,95) десятин надела, то тогда станет понятным, как поразительно велико малоземелье горных чеченцев, имеющих в среднем около 1,23 десятины на наличную душу мужского пола. Землевладения же в размере 0,05 десятины, т. е. 120 кв. сажен, совсем не знает ни русский мужик, ни осетин, ни кабардинец, между тем как земельная собственность, исчисляемая в сотых долях, не составляет исключительно редкого явления в горной Чечне. Сравнивая затем подворное землевладение в России и в горной Чечне, находим, что у государственных крестьян на двор приходится в среднем 15 десятин, у помещичьих — 9, а у чеченцев всего 3,43 десятины, т. е. почти в 2 2/3 раза меньше. При таком, можно сказать, вопиющем малоземелье качество земельных угодий в горах очень невысоко. Земли многих чеченцев раскиданы участками, которые, в свою очередь, расположены чересполосно, на значительное расстояние друг от друга, нередко лепясь по неимоверным крутизнам и кручам и имея в болыпинстве случаев тонкий слой почвы, нанесенной на участок иногда руками самого же владельца. Бывают случаи, что ливень и град в горах не только уничтожают жатву, но и смывает всю почву участка, старательно накопленную в течение десятков лет.»

В упомянутом выше № 71 «Терских ведомостей» некий Чермен Цаллагов, описывая такое же неприглядное земельное положение населения Алагиро-Мамисонского ущелья, ввиду слухов о предстоящем генеральном межевании гор, находит, что осетины должны просить подлежащее начальство, чтобы за ними, в память священного коронования, закрепили как собственность горные пахотные и сенокосные участки, которыми они бесспорно владеют с незапамятных времен, а остальные земли с пастбищами и лесом на них поступили бы в общее пользование всех жителей ущелья.

Ровно через три недели в № 80 тех же «Терских ведомостей» появляется передовица «Интересы горного дела на Кавказе» за подписью какого-то вновь испеченного публициста Ив. Булатова. Говоря откровенно, нам редко когда приходилось читать что-нибудь более возмутителъное. Более «смелого» жонглирования ни на чем не основанными фразами трудно представить тому, кто хоть сколько-нибудь знаком с элементарными понятиями о нравственном и юридическом праве.

Вполне соглашаясь с г. Цаллаговым в изображении как самой природы горной Осетии, так и способов борьбы горца с стихийными явлениями, находя, что автор статьи «не погрешил ни на йоту против истины», г. Булатов говорит, что «единственным логическим выводом из такого печального положения вещей должна вытекать мысль о том, что данная местность совершенно непригодна для целей земледелия».

А дальше что же? Что должен делать осетин, исходя из этого единственного логического вывода? Г-н Булатов ставит «sic»! в передаче слов г-на Цаллагова, что «целый ряд поколений сотни лет должен был упорно работать над тем, чтобы очистить кое-какие клочки земли от камней». Рьяный защитник горного дела на Кавказе никак не хочет понять, что «общественные угодья и пастбища, которые самой природой очерчены резкою пограничною (не с Турцией и с Персией, конечно, а с другими горными обществами и народностями Кавказа) линиею течением горных рек и вершинами грозных хребтов», а тем более земли, которые являются «результатом упорного труда не одного поколения», бесспорно, по всем нравственным и юридическим правам, должны принадлежать горцам, потому что они действительно владели ими с незапамятных времен. В том, чтобы, ввиду генерального межевания гор, просить подлежащее начальство закрепить за горцами исторически принадлежащую им собственность, г. Булатов видит даже покушение на государственную и общемировую культуру и под ярким знаменем защиты ее интересов начинает свое поразительное жонглирование. «Положим, — говорит он, — если обратиться к свидетельству истории, то эти незапамятные времена, окажется, берут свое начало лишь с момента занятия Кавказа русскимй, так как в былые годы, в сумраке веков почтенные осетины не только не владели бесспорно горными теснинамя Кавказа, вплоть до естественных границ его на Арарате, но и в двух шагах от сакель не всегда свой нос показывать дерзали». Можно ли более беззастенчиво клеветать на историю и извратить мысль г. Цаллагова?

Последний, во-первых, ни одним словом не обмолвился о том, что осетины владели «горными теснинами Кавказа вплоть до Арарата», и не доходил до_такого сумасшествия, чтобы рекомендовать осетинам хлопотать о закреплении за ними всей горной полосы Кавказа — от Бештау до Арарата и от Черного до Каспийского морей; во-вторых, надо быть окончательным профаном, чтобы заявлять, что на Кавказе история землевладения берет свое начало лишь с момента занятия Кавказа русскими и что до прихода последних осетины «и в двух шагах от сакель не всегда свой нос показывать дерзали»...

Осетины на Кавказе никогда не служили враждебным элементом для русских, а в настоящее время верноподданнические их чувства не подлежат ни малейшему сомнению, но это, конечно, может не помешать гг. Булатовым рекомендовать управлению государственных имуществ завершить свою деятельность на Кавказе конфискацией земель неповинных горцев.

Но справедливо ли это? - вот вопрос.

Что мешает горнопромышленникам, истинным пионерам, а не искателям приключений, заниматься своим благородным промыслом на землях, арендуемых у обществ? Чем лучше было положение Садонского казенного рудника и Алагирского серебро-свинцового завода в сравнении с тем, что переживает общество «Эльбрус» в Карачае? 17 тысяч аренды, которую общество «Эльбрус» дает карачаевцам, служат для первых громадной поддержкой в отправлешш своих повинностей, а для второго это капля в море, потому только, что на одну свою администрацию то же общество расходует 51 тысячу, и борется оно, по словам того же г.Булатова, не с дикостью и невежественностъю «двух с половиной» аулов карачаевцев, которые, к чести своей, отстояли свои права, а «с равнодушием публики».

Что мешает тем же «предприимчивым инженерам» и гг. Булатовым «прорезать проволокою подвесных дорог, огласить звуком веселого труда и лязгом заводских машин полные заманчивой прелести для горнопромышленника заоблачные выси, утесы и бездонные пропасти и дать миллионы заработка местному населению и миллиарды драгоценностей государству»? Не эти ли «несколько очумевших от голода бараньих стад и горсть недозревшего ячменя», от которых зависит «проблематическое, впроголодь, существование двух-трех тысяч невежественных {по словам г. Булатова, а не Цаллагова) горцев»?

Что стоит будущим предпринимателям с миллионными оборотами вывести из такого проблематического существования этих несчастных собственников горных трущоб, уделяя им в виде аренды неболышие крохи из своих миллионов?

Что стоит тому, «кто истинно любит это трезвое, ласковое, трудолюбивое население горцев-осетин, как полюбил его я» (г. Булатов!), так же как он, основать «в их беспросветной глуши источник заработка и дисциплинирующего труда» и, вместо «поливания своим потом камней ради сомнительной, убогой жатвы», дать ему возможность «в два месяца, при 8-часовом рабочем дне, зарабатывать без всякого риска больше, чем он зарабатывает В течение круглого года на своих заоблачных плешинах»?

Зачем, наконец, 201 статью горного устава называть лазейкой, когда она прямо требует компенсации поселян соответствующим отводом казенной земли и когда для применения этой меры вовсе не требуется извращать мысль г. Цаллагова и вытягивать «пастушьи» права осетин до Арарата, Парижа и Сен-Дени, а надо только взглянуть более трезво на дело уравнения населения Кавказа в правах землевладения?..

Но об этом до другого раза.

К. Л. Хетагуров